Стоит как вкопанный значение
rss

Twitter Delicious Facebook Digg Stumbleupon Favorites

Кто стоит как вкопанный

Сравнение как вкопанный вот уже более полутора веков расшифровывается историками русского языка с удивительным единодушием. Его истоки видят в жестокой казни - закапывании преступника в землю, распространенной прежде как на Руси, так и в других странах. Первым такую расшифровку предложил в своей книге "Русские в своих пословицах" И. М. Снегирев. Оснащенная выразительными и запоминающимися историко-этнографическими деталями, она заслуживает приведения в полном виде:

"Не только в разговорный простой язык, ио и в письменный вошло поговорочное сравнение о неподвижном положении мужчины или женщины - как вкопанный и как вкопанная, т. е. стоит или сидит. Едва ли большая часть употребляющих сию пословицу знает, что поводом к оной было зарывание живых в землю по плеча, или, как говорят, по уши.

По преданию народному, в старину опускали отцеубийц живых на дно могилы, а на них ставили гроб с телом убитого и таким образом засыпали землей. У запорожцев всякий душегубец живой зарывался в землю вместе с убитым.

В "Уложении" и "Указе" царя Алексея Михайловича 1663 г. мая 11 велено: "Женок за убийство мужей против Уложения окапывать землю". Этот обычай существовал даже при Петре I, как видно из свидетельства Кемпфера и Бруина, которые описывают сию томительную казнь как очевидцы, именно так: "Убийцу своего мужа закапывали в землю по самую шею; днем и ночью стерегли ее стрельцы, чтобы кто-нибудь не утолил ее жажды и голода, до тех пор, пока она не умрет".

Но в 1689 г. февраля 19, по Указу государеву и по приговору боярскому, не велено окапывать в землю жен за убийство мужей, но казнить их смертью, сечь головы. Муж за убийство своей жены, по приговору Земского приказа 1662 г. февраля 12, наказывался кнутом и отдавался на чистые поруки.

Хотя древние законы и не присуждают за другие преступления зарывать в землю; но из преданий и пословиц (Haш Фофан в землю вкопан) взятых с какого-нибудь случая, видно, что кроме преступных жен и другие подвергались сей мучительной казни, на которую осуждались у римлян весталки, нарушившие целомудрие; а в римско-католических монастырях до XVIII века монахи и монахини, преступившие свои обеты, замуравливались живые (закладывались в стену)" (Снегирев 1831-1834 II, 204-206).

Позднее многие исследователи и популяризаторы науки о языке повторяют эту версию, делая акцент на те или иные детали (Михельсон 1901-1902II, 320; Уразов 1962, 23; ФСРЯ, 70; Опыт, 62; Вартаньян 1975,117; Мокиенко 1975,41 ; 1989а, 54; Шанский 1985, 170). Некоторые пытаются укрепить эту расшифровку лингвистически или этнографически. Ю. А. Гвоздарев, например, закапывание жены за убийство мужа сравнивает с захоронением и с соответствующим сочетанием заживо захоронить. А. И. Альперин добавляет к описанию казни детали (весьма, впрочем, субъективные), вроде того, что "вкопанного оплевывали прохожие, терзали голодные бродячие псы", а "когда он умирал, его откапывали и вешали кверху ногами" (Альперин 1956,59).

Благодаря таким уточнениям и этнографической живописности версия И. М. Снегирева приобрела не только всеобщую популярность, но и статус этимологически высокодостоверной, довольно редкий в исторической фразеологии.

Единственным и весьма мелким спорным вопросом здесь, пожалуй, остается лишь родовая принадлежность реконструированной формы причастия. Большинство считает, что основой сравнения был мужской род - как вкопанный,, тем самым расширительно понимая объект казни живым захоронением. Другие же сужают исходную мотивировку до закапывания в землю лишь жен, убивших своих мужей, и исходной называют форму как вкопанная (Ермаков 1894,32). Кстати, сам И. М. Снегирев был не очень последователен в решении этого вопроса . В приведенном отрывке из его книги, как мы ввдели, он обычай закапывания трактует очень широко. В другом же месте этой книги он ограничивает ее происхождение именно формой как вкопанная, ссылаясь на уже известные нам исторические факты и на то, что подобные казни жен были известны и в весьма поздние времена, например, в Енисейске при Анне Иоанновне (Снегирев 1831-1834II, 62).

Вопрос об исходной форме сравнения оказывается с точки зрения обряда погребения заживо не существенным, ибо закапыванию издревле подвергались и мужчины и женщины в разных странах. Наша русская пословица Наги Фофан в землю вкопан, в частности, свидетельствуют об этом весьма убедительно. Предполагается, что она восходит к древнему обряду закапывания Феофана или Теофана - "агнца Божьего" во время так называемых феофаний, празднеств, посвященных богоявлению (букв, значение имени Феофан - 'явление бога'). Такого Феофана либо закапывали в землю, либо убивали, разоблачая в каком-либо грехе (Кондратьева 1982, 55-56).

Возможны ли сомнения в истинности возведения оборота как вкопанный к соответствующей казни?

Не только длительная популяризация этой версии, но и целый арсенал исторических и этномифологических фактов как будто делают все сомнения в ее истинности беспочвенными. В самом деле: жестокий обычай наказывать грешников не только нашел свое отражение в исторических документах, но и ярко запечатлен художественной литературой. Достаточно вспомнить одно из драматических мест романа А. Н. Толстого "Петр Первый", где английский купец Сидней рассказывает молодому царевичу о жестоком наказании, коего он был свидетелем:

" - По пути к нашему любезному хозяину я проезжал по какой-то площади, где виселица, там небольшое место расчищено от снега, и стоит один солдат...

И вдруг я вижу - из земли торчит женская голова и моргает глазами. Я очень испугался, я спросил моего спутника: "Почему голова моргает?" Он сказал: "Она еще жива. Это русская казнь, - за убийство мужа такую женщину зарывают в землю...".

О "русскости" подобных наказаний свидетельствует и их перекличка с различными народными обрядовыми действами, которые, возможно, и были каким-то "мифологическим" стимулом жестоких расправ. Так, в центральных губерниях России был широко распространен обычай зарывать молодых в снег. Корреспондент Русского географического общества П. Китицын описывает его б 1874 г. так, как ему довелось это увидеть в Тверской губернии:

"...B прощенный день перед вечером один из крестьян наряжается цыганом и всех без изъятия молодых, которые обвенчаны были в продолжение последнего года, вызывает на улицу, а заупрямятся, вытаскивает из дома противу желания их. К этому времени ребята на улице выкапывают в снегу яму глубиною в 1/2 сажени, в которую попарно, т. е. мужа с женою, кладут и зарывают снегом, где они должны пробыть около пяти мииут, потом вырывают и отпускают домой... К чему и для чего обряд сей делается, я никак не мог узнать ни от кого".

Как видим, свидетель этого обряда сам не в силах объяснить его смысл. Фольклористы и этнографы, однако, "разгадывают" такие действа достаточно однозначно: зарывание в снег и катание в нем молодых являются своеобразной демонстрацией любви: поцелуи должны были разбудить природу, содействовать ее расцвету и плодоношению" (Соколова 1979,41). Поскольку издревле известно, что от "демонстрации любви" до "демонстрации ненависти" - один шаг, можно предположить, что и зарывание в землю за убийство своего благоверного - осколок древнего мифологического сознания наших далеких предков.

Исторические факты и этнографические свидетельства, таким образом, неоспоримы. Именно поэтому и автор этих строк в одной из первых своих книг без всяких сомнений принимал версию И. М. Снегирева (Мокиенко 1975,41). С течением времени, однако, накапливались факты, подтачивающие эту неоспоримость. Факты лингвистические, а не историко-этнографические.

Попробуем беспристрастно взглянуть на сравнение как вкопанный с акцентом именно на лингвистические факты.

Первый взгляд - на употребление этого оборота. Нет ли здесь каких-либо намеков на древние казни или, наоборот, на опровержение связи с ними?

При такой постановке вопроса важным оказывается набор глаголов, с которыми употребляется наше сравнение, и тот субъект действия, который им характеризуется. Набор глаголов здесь очерчен достаточно четко: стоять, стать, останавливаться, замереть и застыть. Субъект действия - прежде всего стоящий или останавливающийся в неподвижности человек:

"Он [Измаил] скрылся меж уступов скал и долго русский без движенья один как вкопанный стоял" (М. Ю. Лермонтов. Измаил-бей); "Француз стоял как вкопанный" (А. С. Пушкин. Дуэль); "Как вкопанный, стоял кузнец на одном месте" (Н. В. Гоголь. Ночь перед Рождеством); "Часовые у денежного ящика и у трапа стояли как вкопанные" (Б. А. Лавренев. Выстрел с Невы); "Раскольников первый взялся за дверь и отворил ее настежь, отворил и стал на пороге как вкопанный" (Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание); "Кондратий наконец заметил ее: - Матушка! - Она метнула косой и стала как вкопанная. - Сбегай принеси боярам молока холодного - испить в дорогу" (А. Н. Толстой. Петр Первый); "Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках... он как вкопанный останавливался на месте" (Н. В. Гоголь. Мертвые души); "Оба остановились как вкопанные при виде Нежданова, а он до того удивился, что даже не поднялся с пня, на котором сидел" (И. С. Тургенев, Новь); "Девочка вдруг остановилась как вкопанная, раскинула свои длинные руки, оркестр замолк, и она стояла и улыбалась" (В. Ю. Драгунский. Девочка на шаре); "Я, разбежавшись, сделал в центре манежа переднее сальто, а встав на ноги, замер как вкопанный; затем, заложив руки в карманы, вяло, как пьяный, падал во все стороны, "вставая" на ноги со спины "курбетами"" (П. Румянцев. На арене советского цирка).

Такие контексты без всяких натяжек укладываются в версию о закапывании живого человека в землю. Глагол же замереть придает связи нашего сравнения с "заживо захороненным" грешником особую актуальность.

Интенсивность употребления нашего оборота именно в таком окружении и с таким субъектом действия подтверждается и литературой XVIII в. Здесь наряду с глаголом стоять он употреблялся и с глаголом сидеть:

"Г-жа Простакова:На нево, мой батюшка, находит такой, по-здешнему сказать, столбняк. Иногда выпуча глаза стоит битой час как вкопаной" (Д. И. Фонвизин. Недоросль);

"Всякий из них [канцелярских служащих] сидит как вкопанный на своем месте и занимается своим делом наиприлежнейшим образом" (А. Т. Болотов. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков).

Казалось бы, такие употребления не дают уже никаких поводов для критического пересмотра традиционной этимологии. И это было бы так, если бы выражение как вкопанный кроме человека активно не характеризовало и животного. В эпиграф не случайно вынесен отрывок из романа Ч. Айтматова о волчице Акбаре: такое употребление не менее характерно для нашего оборота. На первом месте, разумеется, здесь стоят те животные, которые бегут и резко останавливаются по первому требованию человека, - кони:

"Сколько ни хлыстал их кучер, они [кони] не двигались и стояли как вкопанные... - Пришпандорь кнутом вон того-то солового" (Н. В. Гоголь. Мертвые души); "И вдруг мой конь, как вкопанный, ни с места, как в землю врос" (А. Н. Островский. Воевода); "В ожиданьи конь убогой, точно вкопанный стоит, Уши врозь, дугою ноги и как будто стоя спит" (А. Н. Майков. Сеиокос); "Тройка вылетела из леса на простор, круто повернула направо и, застучав по бревенчатому мосту, остановилась, как вкопанная" (А. П. Чехов. Почта); "Он [Левинсон] только тогда понял их значение, когда раздался залп по Морозке и лошади стали как вкопанные, вскинув головы, насторожив уши" (А. А. Фадеев. Разгром).

Характеристика нашим сравнением резкой остановки лошади, видимо, не менее активна и традиционна, чем характеристика человека. Об этом свидетельствует русский фольклор. Вот типичный контекст из народной сказки "Два Ивана солдатских сына": "Хозяин чуть не плачет: жеребцы его поскакали за город и давай разгуливать по всему чистому полю; приступить к ним никто не решается, как поймать - никто не придумает. Сжалились над хозяином Иваны солдатские дети, вышли в чистое поле, крикнули громким голосом, молодецким посвистом - жеребцы прибежали и стали на месте словно вкопанные; тут надели на них добрые молодцы цепи железные, привели их к столбам дубовым и приковали крепко-накрепко" (Афанасьев 1,350).

Кроме лошадей субъектом характеристики могут быть и другие животные - олени, лоси, зайцы и т. п.: "В одном месте мы спугнули двух изюбров - самца и самку. Олени отбежали немного и остановились как вкопанные, повернув головы в нашу сторону" (В. К. Ар- сеньев. По Уссурийской тайге); "А там, у реки, лоси. Стоят как вкопанные, и зорька на шерстке играет..." (Ф. А. Абрамов. Деревянные кони); "А Травка, разлетевшись на елани по зайцу, вдруг в десяти шагах от себя глаза в глаза увидела маленького человечка и, забыв о зайце, остановилась как вкопанная" (М. И. Пришвин. Кладовая Солнца); "Стоит на задних лапах, как вкопанный, не то в сторону глазами косит, куда бы стречка дать, не то обдумывает: вот оно, когда пришлось с здравой точки зрения на свое положение взглянуть" (M. Е. Салтыков-Щедрин. Здравомыслящий заяц).

В современном русском языке такая характеристика сравнением как вкопанный быстробегущего и резко остановившегося животного актуализируется: она переносится и на привычные сейчас средства передвижения. Вот несколько примеров из наших газет: "Машина заработала полный назад, но судно стоит, как вкопанное" (Комсом. правда, 1968,20 ноября); "Механизированная армада торопится в полуденные края, сдерживаемая только стрелкой инспекторского радара, который контролирует скорость. Впрочем, иногда эта армада замирает, как вкопанная. Ее обитатели располагаются биваком в тени придорожных осокорей" (В. Черкасов. Королевы бензоколонок. - Правда, 1979, 5 авг.); "Плавный толчок - выпущены шасси. И вот уже реактивная машина, взметав клубы снежной пыли, бежит по ледовой площади. Резкий толчок, неистовый рев двигателей, и как вкопанный самолет замер едва ли не в центре полосы. Для посадки ему хватило 350 метров" (Комсом. правда, 1987,7 ноября).

Характеристика нашим сравнением коня и других животных несколько подрывает "монопольность" возведения нашего оборота к жестокой казни средневековой Руси, В самом деле: если закапывать живьем в землю жен, убивших собственного мужа, еще в какой-то степени оправдано жестокими обычаями средневековья, то закапывать верных человеку четвероногих иноходцев, лосей или оленей - просто абсурдно.

Значит, здесь что-то не так.

"Но, возможно, - возразит дотошный читатель, - первоначально наше сравнение обозначало именно закопанного в землю человека, а лишь потом - лошадь". От такого возражения можно было бы сразу отмахнуться достаточно весомым доводом: обычно устойчивые сравнения семантически развиваются от животного к человеку, а не наоборот. Мы говорим хитрый как лиса, а не лиса, хитрая как человек; злой как собака, а не собака, злая как человек; ползет как черепаха, а не черепаха ползет как человек и т. д. Уже поэтому шансов привязать и характеристику нашим оборотом сначала человеку, а лишь потом - к животному у нас мало. Тем не менее с такой возможностью все-таки следует считаться.

Лингвистические особенности оборота стоит как вкопанный в других языках

Обратимся поэтому за самой надежной лингвистической аргументацией, которая не раз уже выручала нас в трудных случаях, - к диалектной речи и сопоставлениям с другими языками. Лишь они помогут утвердить или рассеять неожиданно закравшееся сомнение в старой этимологии.

В диалектной речи вариации нашего сравнения не слишком разнообразны. Для нас наиболее интересен, пожалуй, донской оборот сидеть как врытый 'о неподвижно сидящем человеке": "Таня байцца в Растоф ехать и сидить, как врытая" (СДГ1,80). Это сравнение использовано и М. А. Шолоховым в "Тихом Доне", причем с особой оттеночносгью, поскольку речь идет о сидении в седле - не только неподвижном, но и плотном, уверенном, слитом с движением лошади: "Степан поехал от ворот торопким шагом, сидел в седле, как врытый, а Аксинья шла рядом, держась за стремя".

Донскому причастному сравнению соответствует другое, где причастие определяется существительным соха, - стать, как врытая соха: "Ну, чего стал, как врытая соха?" (СДГ I, 80). Этот вариант переносит ассоциации о врывании кого-либо в землю уже в совершенно иную сферу - сферу закапывания неживых предметов. О такой возможности интерпретации нашего выражения, как это ни странно, до сих пор ни один историк русского языка не думал - видимо, действовала инерция и авторитет версии И. М. Снегирева.

Посмотрим, что дают для ее проверки данные родственных славянских языков.

В белорусском и украинском языках есть тождественное русскому сравнение як укбпаны, як укопаний. На их этимологию также простирается "историко-этнографическая" версия. И. Я. Лепешев, например, объясняет происхождение белорусского оборота - как неполную кальку с русского как вкопанный - обычаем закапывать живых в землю, существовавшим в России XVII в., добавляя от себя живописную деталь: "...в таком состоянии он [т. е. вкопанный человек] помирал на второй или третий день". При развитии этого сравнения произошло усечение первоначально более пространного сочетания - якукопаны у зямлю (Лепешау 1981,160).

Инерция традиционного этимологического прочтения оборота как вкопанный ведет И. Я. Лепешева не только к признанию неисконности белорусского сравнения, но и к упреку в некоторой неправильности его употребления классиком и основоположником белорусского литературного языка Я. Коласом. "Возникнув из свободного словосочетания як укопаны у зямлю, фразеологизм сократился, - пишет белорусский фразеолог. - Его первоначальная образность давно уже потемнела и потому порождает другие ассоциации (например, в поэме "Отплата" Я. Коласа:...стаіць, нібьіукопаны слуп)" (Лепешау 1981, 160).

Заимствованный характер белорусского сравнения, однако, опровергается не только тем, что оно имеется и в украинском языке, но и наличием другого его народного варианта в белорусском - стаіць якурыты. Кроме того, сравнение як (tamo) укопаный фиксируется и в диалектах, что противоречит предположению о литературном пути калькирования с русского.

Главное же - у русского, украинского и белорусского сравнений имеется довольно широкий круг славянских и неславянских "родственников": пол. stanął jak wryty, чеш. stát jak vrytý, с.-х. stajati kao ukopán, словен. stati kot ukopán, лит. kaip ibestas (nudiegtas, jdiegtas) (букв, 'как воткнутый', 'как вколотый'), латыш, stâv kà země iemiets ('стоит как в землю вколотый') и т. п. Их исконность не вызывает сомнений уже и потому, что они давно зафиксированы в соответствующих языках. Чешский оборот stát jako vrytý 'стоять как врытый' известен, например, уже с XIV в. (Zaórálek 1963,614), а польский stanął jak wryty - с XVI в. (NKPIII, 298).

Не случайно почти во всех названных языках сравнение о неподвижно стоящем человеке имеет массу вариантов, где "зарывание" в землю конкретизируется глаголами, мало подходящими к закапыванию человека. Так, в чешской народной речи наряду с уже названным сравнением и устаревшим stát jako by koho do země zaryl 'стоять, словно его в землю зарыли' известны также stát jako vbitý do zemé 'стоять как вбитый в землю', stát jako vražený (zaražený) do země 'стоять как вколоченный в землю'. Очень показательна здесь перекличка славянских оборотов с балтийскими. Мы уже видели, что и по- литовски, и по-латьписки образ нашего сравнения выражается представлением о чем-либо вколотом, воткнутом в землю. С человеком такую операцию проделать трудно; вкалывают и вбивают в землю обычно колья и столбы. И не случайно в цепочку литовских сравнений легко подставляется и сравнение со столбом: kaip sťulpas 'как столб'.

Сопоставление неподвижно застывшего человека со столбом обычно для самых разных языков. Кроме привычного стоит как столб в нашей народной речи можно найти множество аналогичных типа стоит как пень, стоит как кол, стоит как колода и т. п. Вот ряд вариантов с донским синонимом столба - надолбнем: стоять надолбнем, стоять как надолбень, стоять как надолба, стоять как надолбня (СДГII, 158). Таких оборотов масса во всех славянских языках - ср. бел. стаіць як слуп и стаіць як пеньу пол. stoi jak słup, stoi jak pień, чеш. stojí jako sloup и т. п.

На этом фоне легко увидеть, что бел. стаіць, нібьі укопаны слуп, употребленное в поэме Я. Коласа, - отнюдь не индивидуально- авторское искажение русизма как вкопанный, а, наоборот, более древний и реальный образ славянского сравнения. Первоначально оно подразумевало, видимо, не вкопанного в землю живого человека, а прочно врытый неподвижный столб.

Такое прочтение исходной мотивировки подтверждается не только уже приведенными славянскими параллелями, но и конкретной фиксацией нашего сравнения в некоторых языках. Показателен в этом отношении польский материал, тщательно собранный и лексикографически обработанный фольклористами. Одно из первых употреблений сравнения stoi jak słup 'стоит как столб', зафиксированное в 1663 г., свидетельствует о том, что речь идет о "врытом" в землю столбе: stoi jak słup wryty 'стоит как столб врытый'. Это сочетание издревле воспроизводится в различных вариациях: jako słup stanął w miejscu wryty 'он стоял, как столб врытый, на месте', stanął jako słup Artexias wryty 'он стоял, как врытый столб Артексиас', stał jak słup wryty 'он стоял, как врытый столб', stoisz jak słup w ziemie wryty 'стоишь как столб, в землю врытый' (NKPIII, 302).

Как видим, мотивировка нашего сравнения прошла через развернутый образ к усеченному: 'стоять как врытый в землю столб' - > 'стоять как врытый' и 'стоять как столб'. Роль столба, врытого в землю, могли прежде играть и другие неподвижные предметы. Например, в 1603 г. польский писатель Скарга употребил сравнение "стоял врытый, как живой камень" (stał wryty jako żywy kamień ), иллюстрирующее такую возможность.

О своеобразной универсальности подобных представлений говорят и параллели из других европейских языков. В немецком и английском, например, идея неподвижности выражается глаголами: wie angewurzelt; rooted to the ground - 'укорененный', 'вросший корнем'. Собственно говоря, это то же, что рус. как в землю врос, имеющее многочисленные параллели в других славянских языках. Врастание же в землю противоречит возведению оборота как вкопанный к соответствующей казни. Это представление также отразилось в русском языке как характеристика недвижимого человека: "Гион, приемлющий впервые впечатления любви, остановился недвижим, бездыханен от восхищения, и как бы вкоренен в землю" (Оберон - СРЯ XVIII в. III, 186). Следовательно, и это - ассоциация одного ранга. Характерно, что в более ранний период это сравнение еще более конкретизировано: "Понеже, яко людей, не отступает вспять от Христа, но и умереть за истину готовь, уповая на господа, яко трость вкорененъ крепко, и яко стебль у кореня Христа прицепился неотлучно" (Аввакум. Книга толкований и нравоучений. - 1677 г. - СРЯ XI-XVII вв. II, 201). Это яко трость вкорененъ крепко даже в таком в высшей степени "духовном" контексте сохраняет свой "материальный" образ: речь идет о тростинке (палочке, стебле), вросшей прочно корнями в землю.

Еще большую конкретность имеет издавна, естественно, и глагол вкопать. Обычны контексты, где что-либо укрепляется в вырытом углублении, вкопывается: "Дано хлыновцу Афонъсью Усолцо-ву шесть денегъ, вкопаль тюремного тына семнадцать тынин" ( 1679 г.); "Надобно вкопать двЪ высокие машты, чтоб не запретить путь суднам, которые на низ плывут" (XVIII в.); "Жолоб, по которому смола могла б течь в большие покрытые чаны вкопанные в землю" (XVIII в.). Типичным сочетанием, зафиксированным словарями Академии Российской, является и вкопаной столб (СРЯ XI - XVII вв. II, 201; СРЯ XVIII в. III, 185). Аналогичен материал и для глагола врыть - врыть столб в землю: "Около ямины врывают в землю сруб"; "Нижний конец столба вставляется глухим гнездом в круг или колоду в землю врытую" (СРЯ XVIII в. IV, 136) - такие контексты для него типичны.

Именно из употреблений такого рода и выкристаллизовывалось сравнение как вкопанный. Первоначальная его форма - стоять как вкопанный в землю столб. Сократившись, оно дало два аналогичных сравнительных оборота - стоять как вкопанный и стоять как столб. Второе было и осталось прозрачным по образу, первое же - как это часто случается с субстантивированными прилагательными и причастиями - "закодировалось" и переосмыслилось. На его исконный образ наслоилась вторичная ассоциация с закапыванием в землю не столба, а человека. Она-то и была принята И. М. Снегиревым за первичную, этимологическую. Языковые факты, однако, показывают, что в основе этого сравнения лежит отнюдь не жестокий средневековый обычай казнить жен-мужеубийц, распространенный на Руси, а прозаическое вкапывание столбов в землю, известное многим народам издревле.


« Без какого глазу дитя?
» Зачем врет сивый мерин?